Джоанна обнаружила в кастрюле на плите дюжину яиц. Туша, по-видимому, собирался позавтракать ими, да не успел, а вода выкипела. Она просто взвилась от злости, увидев, что ее соусница сгорела.
– Вы уходить из мой дом сегодня же, – сказала нам Джоанна. – Моя лучшая соусница. Целый дюжина прекрасных деревенских яиц и мой огнетушитель. О, мой бедный Густав! Мы станем нищими! Нет, вот что я вам сказать, я лучше умру, чем стану бедной! – говоря все это, она едва не рыдала, показывая нам ставшие коричневыми яйца.
– Хорошо, – сказала Бэйба, – мы съезжаем.
Она было двинулась наверх, но Джоанна схватила ее за край платья.
– Вы не можеть меня оставлять. Вы мне как дочери. Я же забочусь о вас, чиню одежду…
– Мы съезжаем, – не сдавалась Бэйба.
– Пожалуйста! – в глазах Джоанны уже стояли слезы. – Хорошо, мы подумаем, – сказала Бэйба, но тут Джоанна перехватила ее взгляд, Бэйба мне подмигивала, и поняла, что мы остаемся. Стенания по поводу соусницы возобновились.
Мне хотелось только одного – вернуться в постель, но было уже утро, надо было одеваться и радоваться жизни изо всех сил.
К счастью, была среда, а по средам магазин закрывался после обеда.
Я отвезла бальное платье обратно в прокат и забрала свои фотографии, сделанные уличным фотографом в предыдущую среду. Я чувствовала себя усталой и разбитой от недосыпа и от того, что накануне мы смешали множество разных напитков. Мне хотелось быть богатой, чтобы иметь возможность пить кофе каждое утро или покупать разную новую одежду, чтобы хоть чем-то радовать себя в жизни.
Как обычно, я зашла в книжную лавку на Доусон-стрит, где каждую неделю мне давали бесплатно почитать книжку. Я одолела без отвращения целых двадцать восемь страниц «Дочери домохозяйки» и ушла, потому что мы с Бэйбой условились встретиться на О'Коннелл-стрит.
Спускаясь по каменным ступенькам магазина, я столкнулась с ним. Я заметила его первой и так испугалась, что чуть было не убежала.
– О, это вы! – удивленно произнес он, подняв глаза. Наверное, он забыл как меня зовут.
– Мистер Гейлард, здравствуйте, – произнесла я, стараясь не показать своего волнения. При свете дня его лицо казалось немного другим, более удлиненным и меланхоличным. Ливень соединил нас. Он поднялся под козырек над крыльцом, и мы оказались рядом. Мое тело превратилось в студень, оттого что я стояла рядом с ним и чувствовала его запах. Я уставилась на нелепо длинные носы своих белых туфель, которые потемнели от дождя.
– Ну и что вы все это время делали, кроме того, что были на танцах? – спросил он.
– О, вчера все было прекрасно, прекрасный ансамбль и ужин просто замечательный! – Боже мой, для него это, наверное, было все равно что слушать старую свихнувшуюся посудомойку. Почему я не могла сказать что-нибудь особенное? Почему я не могла рассказать, как я все время думаю о нем?
– Дождь искрится на бурой мостовой, – сказала я вдруг в отчаянном припадке ложного красноречия.
– Искрится? – сказал он и лукаво улыбнулся.
– Да, по-моему, красивое словечко.
– Вполне, – он кивнул. Я почувствовала, что он умирает от скуки, и взмолилась, чтобы немедленно случился второй всемирный потоп и нам пришлось бы остаться здесь навеки. Я представила себе, как дюйм за дюймом поднимается вода, покрывая дорогу, тротуар, ступени, наши лодыжки, ноги, тела, и как мы тонем вдвоем, отрезанные от всего мира.
– Это было только вступление, а вот теперь ливанет по-настоящему, – сказала я, указывая на черную тучу, накрывающую сразу погрузившийся во тьму Дублин.
– Всего лишь ливень, – ответил он, руша разом все мои мечты, – а что вы скажете о чашечке чая, хотели бы вы выпить чаю?
– С удовольствием, – мы под дождем перебежали дорогу и вошли в чайную.
Я совсем не помню, о чем мы говорили. Знаю только, что от счастья и уверенности в том, что то ли Бог, то ли кто-то еще позволил нам встретиться, я словно язык проглотила. Я съела три пирожных. Он хотел, чтобы я взяла четвертое, но я отказалась, это было бы уже неприлично. Потом он спросил, как меня зовут. Все-таки он забыл.
– Скажите, а что вы читаете? – спросил он. У него была привычка смеяться всякий раз, когда я смотрела ему в глаза. И хотя глаза у него были очень грустные, смеялся и улыбался он мило.
– Чехова, Джеймса Джойса, Джеймса Стивенса и… – я запнулась – мне вдруг показалось, что он подумает, что я хвастаюсь.
– Как-нибудь я дам вам одну книжку, – сказал он. «Как-нибудь? Когда же будет это как-нибудь?» – думала я, разглядывая чаинки в его чашке. Я налила ему вторую чашку через маленькое ситечко, которое официантка принесла с некоторым опозданием. Чай медленно лился через это замечательное ситечко.
– Это все чепуха, – сказал он. Мы отложили ситечко, оставив его мокнуть на блюдце.
Я знала, что Бэйба уже ждет и что мне пора идти, но не могла просто вот так встать и уйти, расставшись с ним. Я обожала его длинное грустное лицо и изящные руки.
– Я часто стараюсь представить себе, о чем думают девушки вроде вас. О чем вы думаете? – спросил он, внимательно посмотрев на меня несколько секунд.
Я думала о нем и чувствовала, как заливаюсь румянцем. Но ему я ответила скучно и глупо:
– Я не очень-то о многом думаю, например о новых платьях, или о том, куда съездить в отпуск, или о том, что будет на обед.
Мне сейчас кажется, что он вздохнул, а я, стараясь скрыть свое смущение, стала говорить ему о том, что многие девушки мечтают выйти замуж за богатого человека, а одна из них, которую я знаю близко, думает только о своих волосах. Она моет их каждый вечер и измеряет, насколько они выросли за неделю, и их золотой поток обрывается уже ниже ее лопаток. Но поскольку она так помешана на них, ничто другое не приносит ей истинного удовлетворения.
– А что вы делаете, когда у вас отпуск? – спросил он, и я вздохнула, потому что мне хотелось жить в гостинице и чтобы мне приносили завтрак в постель. Мне никто не приносил завтрака в постель, может быть, только раз или два, когда я была в монастыре и болела, и тогда мне приносили чашку специального лекарственного отвара, который надо выпить перед тем, как есть. Сестра Маргарет всегда следила за тем, как ты пьешь этот отвар, говоря при этом, что он полезен не только для тела, но и для души.
– Езжу домой.
– А где он находится?
Я рассказала.
Мой отец вернулся из сторожки в наш собственный дом и жил там с моей теткой. Я постаралась описать все это как можно ярче.
– Вам нравится бывать дома?
– Там полным-полно деревьев и очень одиноко.
– Я очень люблю деревья и все время сажаю их, – сказал он, – я уже, наверное, не одну тысячу их посадил.
